Иван Елагин
(1 декабря 1918 — 8 февраля 1987)
Фотография из архива Н. Н. Матвеевой
Иван Венедиктович Матвеев родился во Владивостоке. Родители вскоре расстались, он остался с отцом — известным тогда поэтом (псевдоним Венедикт Март). В 1937-м (или 1938-м) отца расстреляли. В 30-е годы И. Елагин начал литературную деятельность (которой помогал друг отца М. Рыльский), учась в Киевском 2-м медицинском институте.
Во время войны был вывезен в Германию и остался там (с женою и маленькой дочерью) после 1945 года.
В 1947 и 1948 годах опубликовал свои первые сборники стихов (Мюнхен). С 1950 года поселился в Америке, взяв фамилию Елагин для ухода от репатриации: мыл полы в ресторане, работал на фабрике, в мастерской по склейке стекла и т. д. Семнадцать лет одолевал курс Нью-Йоркского* университета, после чего получил докторскую степень и начал преподавать русскую литературу в Питтсбургском университете.
Всего в течение жизни И. Елагин опубликовал одиннадцать сборников стихотворений.
Умер в Питтсбурге.
_________________________
* По другим сведениям — Колумбийского.
АМНИСТИЯ
Ещё жив человек,
Расстрелявший отца моего
Летом в Киеве,
в тридцать восьмом.
Вероятно, на пенсию вышел.
Живёт на покое
И дело привычное бросил.
Ну, а если он умер, —
Наверное, жив человек,
Что пред самым расстрелом
Толстой
Проволокою
Закручивал
Руки
Отцу моему
За спиной.
Верно, тоже на пенсию вышел.
А если он умер,
То, наверное, жив человек,
Что пытал на допросах отца.
Этот, верно, на очень
хорошую пенсию вышел.
Может быть, конвоир
ещё жив,
Что отца выводил
на расстрел.
Если б я захотел,
Я на родину мог бы вернуться.
Я слышал,
Что все эти люди
Простили меня.
* * *
Дневных лучей осеннее литьё
Торжественно ушло в небытиё.
Торжественное небо надо мной
Поблёскивает звёздной сединой.
И слушают дорога и трава
Моей молитвы тихие слова.
Ты, Господи, оставил нас в огне,
Ты два тысячелетья — в стороне,
А мы от века до конца — плати
За неисповедимые пути.
Немногого прошу я: только дня,
Дня для земли без крови и огня,
Дня отдыха. Но только в этот день
Своей рукою солнце нам воздень,
И, может быть, тогда припомним мы
О Солнце Рая...
* * *
Так же тускнеют даты.
Верно, убрали щебень.
Жил в том доме когда-то
Гофман фон Фаллерслебен.
А мы уже в сотом доме —
Маемся кое-как.
Нет для нас дома — кроме
Тебя, дощатый барак!
В какую трущобу канем?
Кто приберёт к рукам?
Скоро ль конец гаданьям
По танкам и по штыкам?
И чёрт ли нам в Алабаме?
Что нам чужая трава?
Мы и в могильной яме
Мёртвыми, злыми губами
Произнесём: «Москва».
* * *
Мне не знакома горечь ностальгии.
Мне нравится чужая сторона.
Из всей — давно оставленной — России
Мне не хватает русского окна.
Оно мне вспоминается доныне,
Когда в душе становится темно,
Окно с большим крестом посередине,
Вечернее горящее окно.
* * *
Я слушал стиха соловьиную медь,
Хотелось уметь этой медью греметь,
Но жизнь меня вкривь потащила и вкось.
А всё-таки жалко, что не удалось.
Зачем же хитрить напоследок с собой?
Будь счастлив своей эмигрантской судьбой,
На позднее чудо надеяться брось.
А всё-таки жалко, что не удалось.
Ну что же, плыви по вселенной, поэт,
Твой адрес теперь между звёзд и планет,
С землею в разлуке и с музою врозь.
А всё-таки жалко, что не удалось.
Хотелось найти мне такие слова,
Которые так же шумят, как листва,
Чтоб солнце стихи пронизало насквозь.
А всё-таки жалко, что не удалось,
Что замыслы все разлетелись, как дым,
Что стих не согрел я дыханьем своим,
Что зря понадеялся я на авось.
А всё-таки жалко, что не удалось!
* * *
Какая осень! Что за странность
Её клокочущая рдяность!
Какою мерой ни отмеривай
Запутанность житья-бытья,
Но и в одном осеннем дереве
Безсонно заблудился я.
Такое взбалмошное! Вот оно
Погодой ветреной измотано!
А сколько там дроздов, запрятанных
За шевелящейся листвой!
А сколько там прорех, заплатанных
Великолепной синевой!
Такое нищенски-кривое,
Ошеломлённое на вид,
А вспыхивающей листвою
Заворошит — заворожит!
Закопошится, загорится,
Закружится красным-красно,
Как будто ветром-проходимцем
То дерево подожжено!
Так ослепительно и яро
Оно разбрызгивает свет!
Но из осеннего пожара,
Я знаю, — мне дороги нет.
Пока ему ещё блистать,
Я вместе с деревом останусь.
Я тоже дереву под стать.
Я тоже осени достанусь.
* * *
Родина! Мы виделись так мало,
И расстались. Ветер был широк,
И дорогу песня обнимала —
Верная союзница дорог.
Разве можно в землю не влюбиться,
В уходящую из-под колёс?
Даже ивы, как самоубийцы,
С насыпей бросались под откос!
Долго так не выпускали ивы,
Подставляя под колеса плоть.
Мы вернёмся, если будем живы,
Если к дому приведёт Господь.
1953
