Василий Перов. Сельский крестный ход на Пасху: что на самом деле изображено на картине?
Всем известна картина Перова "Сельский крестный ход на Пасху", написанная в 1861 году.
На первый взгляд, картина изображает сущее безобразие — священник нарезался в дугу, да еще в прямо в момент богослужения, в наиболее почитаемый православными церковный праздник.
Да и остальные участники процессии ведут себя не лучше.
Так, да не так. Священник на картине и вправду пьян.
А вот крестный ход — совсем не крестный ход вокруг храма в Пасхальную ночь, который приходит на ум современным верующим.
Посмотрите внимательнее.
Процессия выходит не из церкви, а из обычной крестьянской избы (церковь виднеется на заднем плане); крестный ход поворачивает по часовой стрелке (крестный ход вокруг православного храма движется только против часовой стрелки). Дело происходит на закате (а не в полночь). Что же тогда мы видим?
Начнем объяснение с того, как формировался заработок приходского священника в старой России.
Хотя в это и трудно поверить, но у священника не было заработной платы. Некоторые причты (на начало 20 века — приблизительно каждый шестой) получали государственную дотацию, но и ее размер в подавляющем большинстве случаев был сильно ниже прожиточного минимума.
Прихожане же не платили священнику жалованья никогда и ни при каких обстоятельствах. Церковный причт (священники, диаконы и псаломщики) имел два источника дохода — требы и доход от церковной земли.
Три требы — крещение, венчание, отпевание — составляли основу дохода духовенства, так как крестьянам было не отвертеться от совершения данных обрядов (церковь вела метрические книги, и обряды, связанные с метрической записью, можно было проводить только в приходе, к которому ты был приписан), и им волей–неволей приходилось соглашаться с теми ценами, которые заламывали священники.
В среднем приходе было 2–3 тысячи человек (400–500 домохозяйств), и подобные события происходили около 150 раз в году. Самым дорогим обрядом была свадьба — за нее священник мог получить 3–10 рублей, в зависимости от благосостояния брачующихся и собственной наглости (и еще наесться и напиться), крещение и отпевание обходились уже куда дешевле.
Все остальные второстепенные требы крестьяне, в отличие от главнейших трех, могли заказать не только в собственном, но и в любом другом приходе. Легко догадаться, что при наличии конкуренции цены на них были сбиты в копейки. Священник, диакон и псаломщик делили полученные деньги в соотношении 4:2:1, но диакон был далеко не во всяком причте.
Крестьяне были твердо уверены, что причту следует удовлетворяться доходами от треб, а общее богослужение и исповедь причт должен совершать без всякого жалованья. Священники же и не мечтали о том, чтобы выпросить у прихода твердую сумму — все надежды на получение жалованья они возлагали на государство (надежды не сбылись).
У сельской церкви был обычно земельный участок — в среднем 50 десятин (55 га), приходившийся, в среднем на три семьи причетников. Таким образом, духовенство было обеспечено землей либо в том же размере, что и крестьяне, либо немного лучше.
Бедные псаломщики чаще всего крестьянствовали сами, а священники (в особенности имевшие формальное образование) по обычаю своего времени считали невозможным марать руки физическим трудом и сдавали землю в аренду (хотя крестьянствовать самим было бы выгоднее).
Результат получался такой, что священники всегда были недовольны своими доходами. Да, священник был обычно обеспечен на уровне зажиточного крестьянина (диакон — на уровне среднего крестьянина, а псаломщик был и вовсе горчайшим бедняком).
Но это и было причиной жестокой фрустрации — в том мире всякий человек со средним или неполным средним образованием (а священник являлся таковым лицом) зарабатывал как минимум в 3–4 раза больше человека физического труда. Кроме злосчастного сельского батюшки.
Теперь мы подходим к содержанию картины. Стремясь увеличить свои доходы, священники выработали обычай славления на Пасху. Церковная процессия обходила все хозяйства прихода (ориентировочно, их было 200–300–400 в 3–6 селениях), заходила в каждый дом и исполняла несколько кратких церковных песнопений — теоретически считалось, что крестьяне должны воспринимать такой обряд как благопожелание на следующий календарный цикл. В ответ крестьянам как–бы полагалось дарить причту подарок, желательно в денежной форме.
К сожалению, социального консенсуса вокруг славления/подарков не создалось. Крестьяне чаще всего считали славление не религиозным обычаем, а обираловкой. Некоторые наглецы просто прятались у соседей или не открывали ворота. Другие, еще более наглые, всовывали духовенству в виде приношения какую–то малоценную дрянь. Третьи вообще не хотели давать денег, но зато наливали — и это не шибко радовало причт, рассчитывавший расходовать собранное в течение всего года (другого повода для подарков не существовало).
Церковная процессия тоже вела себя неблаголепно — все дома прихода надо было обойти за Пасхальную неделю, то есть на день приходилось по 40–60 домов. Духовенство двигалось вприпрыжку, пело наскоро — на дом отводилось по 5–10 минут, половина из которых уходила на торг со сквалыжным хозяином (или на унизительное попрошайничество, это как кто воспринимал процесс).
В довершение всех бед, православная Пасха приходится на тот период, в который благосостояние крестьянского двора достигало наинизшей точки. Все деньги, полученные от продажи урожая осенью, уже истрачены. Все запасы проедены. Скотина стоит голодная, и настала пора снимать ей на корм солому с крыши. Последние крохи и копейки изведены на разговление после Пасхи.
На огороде еще не созрели первые овощи. И тут–то к крестьянину и являются церковники, нагло требующие денег за абсолютно ненужные пять минут нестройного пения. Неудивительно, что сама собой в голову приходит мысль подсунуть в темных сенях в мешок священнику ворону, выдавая ее за курицу.
Таким образом, на картине изображено совершенно не то, что кажется современному зрителю.
На наш невнимательный взгляд художник нарисовал священника, который хамским образом нарезался, вместо того чтобы чинно шествовать и благолепно петь.
На самом же деле картина (что типично для Перова) бичует неуместный, криво сложившийся и плохо работающий социальный институт.
Процессия волочится по грязным дворам с утра до вечера, шестой день, переезжая от деревни к деревне. Всем горько, стыдно, неудобно, все вымотались, поют нестройно. Крестьяне тоже не рады. При вымогательстве подарков происходят низкие сцены. Да, священник пьян — но он обошел уже 50 домов, и в каждом его заставили выпить, а он ведь хотел, чтобы ему дали денег.
Зачем это всё происходит?
Неужели нельзя организовать дело поудачнее? Неужели нельзя как–то согласовать интересы духовенства и прихожан к взаимному удовлетворению? Зачем религиозную процессию превратили в позорище? Ответа не будет. Это Россия, страна несовершенных институтов.
P.S. Как дополнительная версия, процессия изображена в наиболее пикантный момент — она добралась до деревенского кабака (кабак и живущий при нем кабатчик — это тоже домохозяйство, подлежащее посещению).
Может быть, именно поэтому крыльцо выходит прямо на деревенскую улицу, а не во двор, что типично для обычного крестьянского дома.
Этим же можно объяснить и пьяных на крыльце и под крыльцом. Предполагается, что кабатчик угостил священника тем, чего у него больше всего — вот поп и дошел до столь жалкого состояния
Перов Василий Григорьевич (1834-1882)
Биография художника
Василий Григорьевич Перов был незаконнорождённым сыном барона Георгия Карловича Криденера. Несмотря на то, что вскоре после рождения мальчика его родители обвенчались, Василий не имел прав на фамилию и титул отца. В официальных документах долгое время указывалась фамилия «Васильев», данная по имени крёстного отца. Фамилия «Перов» возникла как прозвище, данное мальчику его учителем грамоты, заштатным дьячком, который этим прозвищем отметил своего ученика за усердие и умелое владение пером для письма[1].
В.Г. Перов окончил курс в арзамасском уездном училище, был отдан в художественную школу А. В. Ступина (также в Арзамасе). В 1853 году поступил в Московское училище живописи, ваяния и зодчества, где учился у М. И. Скотти, А. Н. Мокрицкого и С. К. Зарянко. В 1856 году получил малую серебряную медаль за представленный в Императорскую академию художеств этюд головы мальчика.
Впоследствии Академия присуждала ему и другие награды:
большую серебряную медаль за картину «Приезд станового на следствие» (1858),
малую золотую медаль за картины «Сцена на могиле» и «Сын дьячка, произведенный в первый чин» (1860),
большую золотую медаль за картину «Проповедь в селе» (1861).
Получив вместе с большой золотой медалью право на зарубежную поездку за казенный счет, Перов отправился в 1862 году в Европу, посещает ряд городов Германии, а также Париж. К этому периоду относятся картины, изображающие европейские сцены уличной жизни («Продавец статуэток», «Савояр», «Шарманщик», «Нищие на бульваре», «Музыканты и зеваки», «Тряпичники»).
Вернувшись раньше срока в Москву, Перов с 1865 по 1871 год создал картины «Очередные у бассейна», «Монастырская трапеза», «Проводы покойника», «Тройка», «Чистый понедельник», «Приезд гувернантки в купеческий дом», «Учитель рисования», «Сцена у железной дороги», «Последний кабак у заставы», «Птицелов», «Рыболов», «Охотники на привале».
В 1878 году пишет картину «Христос в Гефсиманском саду», в 1880 «Первые христиане в Киеве». В 1866 году он получил степень академика, а в 1871 году — место профессора в Московском училище живописи, ваяния и зодчества. Примерно в это же время он примыкает к Товариществу передвижных художественных выставок.
Художник скончался от чахотки в селе Кузьминки (ныне это территория г. Москвы). Похоронен на Донском кладбище.
