"Этвас" значило - "нечто"

24 июня 2020

Показать публикацию

В двух совершенно различных книгах излагаются близкие ситуации, когда неподготовленный к эстетическому восприятию действительности человек пытается донести до близких ему людей нечто, поразившее его воображение до глубины души. Обоим героям приходится сталкиваться и с неприятием, и с непониманием, и с попытками осмысления.

Всемирно известный писатель-фантаст Станислав Лем наиболее исчерпывающе изложил такую непростую историю в романе "Возвращение со звёзд". Его герой, опытный космонавт, пытается донести до любимой женщины наиболее сильное впечатление своей богатейшей биографии.

"Я должен тебе это сказать... хотя бы для того, чтобы ты не думала, что там всё страшно. Представь себе... взаимопроникновение миров. Сначала розовый, воздушный, тончайший, розовая бесконечность, а в ней другая, пронизывающая её, более тёмная, а дальше красное, почти синее, но это очень далеко, а вокруг самосвечение, невесомое, не как облако, не как туман, - другое. Нет для этого слов. Мы вышли вдвоём из ракеты и смотрели. Эри, я этого не понимаю. Знаешь, у меня ещё теперь подкатывает ком к горлу, так это было прекрасно. Подумай, там нет жизни... нет никаких глаз, которые могли бы это увидеть. Я уверен, что от сотворения мира на это никто не смотрел, что мы с Ардером были первыми, и если бы у нас не заел пеленгатор, никто до конца света не видел бы этого. Мы не могли уйти оттуда, стояли и смотрели, стояли и смотрели.

- Что это было, Эл?

- Не знаю. Когда мы вернулись и рассказали, Бель хотел полететь туда во что бы то ни стало, но не удалось. Мы сделали массу снимков, но они не получились. На снимках всё выглядело как розовое молоко с лиловыми берегами, и Бель бредил о фосфоресцентных испарениях, пытался как-то себе объяснить. Это не походило ни на что. У этого была колоссальная глубина, но это был не ландшафт. Я говорил тебе, эти оттенки, всё более отдалённые и тёмные, так, что даже в глазах рябило. Движения, собственно, не было. Плыло и остановилось. Изменялось, словно дышало, и всё время оставалось тем же. Кто знает, быть может, самым главным в этом были размеры? Словно за пределами этой ужасной чёрной вечности существовала другая, иная вечность, другая бесконечность, такая светлая, что, закрывая глаза, человек перестаёт в неё верить.

Когда мы посмотрели друг на друга... Надо знать Ардера. Это был парень крупнее меня, выглядел так, словно мог пройти сквозь любую стену, не заметив её. Самый трезвый из нас, всегда всё рассчитывал. Так вот... Ардер. Когда я там посмотрел на него, у него на глазах были слёзы. Но он совсем не стыдился, ни тогда, ни потом. Когда мы позднее говорили об этом, другие злились. Потому, что мы становились какими-то небесными. Смешно, да?

- Вы стояли на возвышении?

- Не знаю, Эри. Там была как бы другая перспектива. Мы смотрели как бы сверху, но там не было склона. Ты видела Большой каньон Колорадо? ...Этот каньон был в тысячу раз больше. Или нет, в миллион. Что он сделан из красного и розового золота, почти совершенно прозрачного, что видно насквозь все слои, перемычки, седловины его геологических формаций, что всё это невесомо, течёт и как бы безлико улыбается тебе... мы очень старались с Ардером всё это передать, но из этого ничего не вышло.

Несколько снизил пафос советский писатель Юрий Коринец в своей книге "Там вдали за рекой". Ведь его герой - школьник, только овладевающий грамотой и опытом человеческих отношений. Но у него тоже есть верный друг - героический дядя и не менее достойные родители. И есть не менее бурная фантазия.

"Этвас" по-немецки значило "нечто". Дядя очень любил это слово. С восьми лет это ЭТВАС не давало мне покоя. Оно снилось мне по ночам. Я думал о нём днём. Я без конца рисовал это ЭТВАС на бумаге. И всегда по-разному. То это была огромная рыба, которая глотала шлюпки, пароходы и острова. То это была многоглазая, многорукая и многоногая птица... Я рисовал, как она глотала луну, звёзды и дирижабли. Дирижабль - это прекрасная вещь. Пузырь в форме сигары, снизу к нему приделана кабина, в ней сидят люди, так они летают. Они бывают больше пятиэтажного дома! Так вот, моё ЭТВАС глотало по двадцать таких дирижаблей! Но ни один рисунок не удовлетворял моего воображения.

Тогда я рисовал это ЭТВАС абстрактно. Рисовать абстрактно - значит рисовать то, о чём вы не имеете никакого понятия, и так, чтобы оно было ни на что не похоже. Иногда у меня получались замечательные рисунки. Но в них никто ничего не понимал. Даже учитель рисования. Но я на него не обижался... Ведь он не знал, что такое ЭТВАС. А я знал! Вернее, догадывался. А знал один дядя. Я приносил дяде рисунок и говорил: "- Вот !" "- Что это?"- спрашивал дядя. "ЭТВАС," - шёпотом говорил я. "- Чепуха! - сердился дядя, - Это просто чепуха, а не ЭТВАС!" " - А как нарисовать ЭТВАС?"

"- А у тебя талант! У кого же талант, как не у тебя! Иди и ищи! Ищи в себе! Рисуй, работай, и тогда получится ЭТВАС!"

Иногда, схватив какой-нибудь рисунок, дядя вскакивал и начинал бегать по комнате, размахивая этим рисунком.

"- Молодец, - грохотал дядя, - Вот это ЭТВАС! Это прекрасно! Изумительно! Шедевр!. Продолжай в том же духе, и из тебя получится человек."

Когда мне исполнится тринадцать, говорил дядя, мы с ним отправимся в путешествие. Мы поедем на Север. А под конец мы будем продираться сквозь заросли. Потому, что в этих зарослях и находится ЭТВАС."

И эта мечта свершилась.

"Когда мы вышли в море... подул береговой ветер полудник... Не знаю, сколько прошло времени, пока мы достигли острова. Дедушка неслышно опустил в море якорь. Мы полезли вверх по тропинке, прижимаясь к скале. Мы поднялись и сели передохнуть. Тень от скалы лежала на воде длинным треугольником, и в его основании- в воде под скалой - вспыхивало и сверкало тёмно-красным, как будто на дне что-то горело.

За краем тени поверхность моря всё время меняла цвета, как вертящаяся плоскость калейдоскопа: появлялись и исчезали разноцветные полосы и многоугольники - синие, красные, жёлтые... Ветер глухо гудел в чаще, и верхушки елей покачивались. И вдруг я услышал тихий перезвон колокольчика. Я не мог сказать, где он звенит: то он раздавался в чаще, то внизу, под скалой."- Это птица поёт... "- тихо сказал дедушка. И колокольчик снова зазвенел. Или это была флейта? Флейта заплакала совсем рядом.

Мы вошли в чащу и стали продираться сквозь заросли. Здесь было темно. Впереди забрезжило оранжевым, там угадывались переплетения ветвей и стволов, а в середине чернело что-то огромное и непонятное. Флейта запела высоко-высоко, и темнота впереди зашевелилась, загораясь пламенем, обретая форму, и я увидел огромную птицу! Я увидел, как тёмным золотом осветилось её курносое женское лицо, зашевелились полуопущенные крылья и ярко вспыхнула над головой золотая корона...

" - Птица Сирин! - закричал я. - Птица Сирин!"

Я вскочил с места... И в то же мгновение вся чаща заполыхала, как огромный костер, - остров горел! - ослепительной паутиной зажглись ветви деревьев, столбом искр взметнулись в красном воздухе золотые мошки, и опять всё потухло - остались чёрные ветки на фоне заката и высокий оранжево-белёсый камень, похожий на потухшую головешку...