15 апреля 2021 года – 135 лет со дня рождения Николая Степановича Гумилёва 

(15 апреля 1886 — 25 августа 1921)

Появился на свет в Кронштадте. Отец* — корабельный врач, участник кругосветных плаваний. Мать — из старинной дворянской семьи, дочь адмирала И. Львова**.

С 1903 по 1906 год учился в Николаевской Царскосельской гимназии, директором которой служил И. Ф. Анненский. В последующие годы много путешествует — Италия, Франция, Ближний Восток, Северная Африка. Выходят сборники «Романтические цветы» (1908 г.), «Жемчуга» (1910 г.), «Чужое небо» (1912 г., год рождения сына***). Тогда же поступает на филологический факультет Петербургского университета и оставляет учёбу в 1914-м, уходя добровольцем на германский фронт. С августа 1914-го — рядовой улан лейб-гвардии уланского Её Величества Государыни Императрицы Александры Фёдоровны полка. 24 декабря награждён Георгиевским крестом 4 степени. Звание ефрейтора. 15 января 1915 г. — унтер-офицер. Июль 1915 г. — Георгиевский крест 3 степени за бои на Западном Буге. Март 1916 г. — произведён в прапорщики и переведён в полк чёрных гусар. Апрель 1917 г. — орден Св. Станислава 3 степени с мечами и бантом. С мая 1917 г. — разведчик конного взвода.

В 1916 г. публикует сборник «Колчан», куда вошли и военные стихи****.

Большевиков не принял, хотя и сотрудничал с Горьким в издательстве «Всемирная литература», читал лекции в Пролеткульте, в Доме искусств и т. д. Сумел издать в 1918 году ещё три книги стихов. Незадолго до смерти задумал написать двенадцать поэм (написал только первую — «Дракон»), которые должны были составить целостную эпопею религиозно-философского плана…

3 августа 1921 года Николай Степанович Гумилёв был арестован как участник Таганцевского заговора***** (по делу профессора истории Петербургского университета Таганцева проходил 61 человек). Расстрелян в ночь с 25 на 26 августа 1921 года.

Могила находится где-то вблизи станции Бернгардовка под Петербургом.

С годами памятники поэту и воину Н. Гумилёву вырастают по всей стране: Калининград (2001), Коктебель (2006 г.), пос. Шидово (Рязанская обл., 2010 г.), Харьков (2011 г.), Всеволожск (2016 г.), Латвия (Варкавский край, 2016.), Санкт-Петербург (2017 г.)…

__________________________________

* Есть сведения, что среди предков отца Н. Гумилёва были лица духовного звания, и фамилия может происходить от латинского humilis, т. е. смиренный.

** Глеб Струве пишет, что мать Гумилёва была сестрой адмирала Львова.

*** От первого брака, с А. Горенко (Ахматовой). Вторая семья Н. Гумилёва (Анна Николаевна Гумилёва, урождённая Энгельгардт, и дочь) погибла в блокадном Ленинграде в 1942 г.

**** Прапорщик Н. Гумилёв в это время был командирован в Николаевское кавалерийское училище для экзамена на повышение чина. (Экзамена не выдержал.)

***** В начале 90-х годов ХХ века документально установлено, что это «дело» было спровоцировано четой «Зиновьевых» — Григорием Радомысльским и Златой Лилиной — тогдашними управителями Петрограда. См. хотя бы

газету «Комсомольская правда», 3 августа 2001 г., статья И. Жукова.

* * *

Среди безчисленных светил

Я вольно выбрал мир наш строгий

И в этом мире полюбил

Одни весёлые дороги.

Когда тревога и тоска

Зачем-то в сердце закрадётся,

Я посмотрю на облака,

И сердце сразу засмеётся.

И если мне порою сон

О милой родине приснится,

Я так безмерно удивлён,

Что сердце начинает биться.

Ведь это было так давно

И где-то там, за небесами...

Куда мне плыть, не всё ль равно,

И под какими парусами.

1918,

Лондон

ДЕТСТВО

Я ребёнком любил большие,

Мёдом пахнущие луга,

Перелески, травы сухие

И меж трав бычачьи рога.

Каждый пыльный куст придорожный

Мне кричал: «Я шучу с тобой,

Обойди меня осторожно

И узнаешь, кто я такой!»

Только дикий ветер осенний,

Прошумев, прекращал игру, —

Сердце билось ещё блаженней,

И я верил, что я умру

Не один — с моими друзьями,

С мать-и-мачехой, с лопухом,

И за дальними небесами

Догадаюсь вдруг обо всём.

Я за то и люблю затеи

Грозовых военных забав,

Что людская кровь не святее

Изумрудного сока трав.

1916

ПРИРОДА

Так вот и вся она, природа,

Которой дух не признает;

Вот луг, где сладкий запах мёда

Смешался с запахом болот;

Да ветра дикая заплачка,

Как отдалённый вой волков;

Да над сосной курчавой скачка

Каких-то пегих облаков.

Я вижу тени и обличья,

Я вижу, гневом обуян,

Лишь скудное многоразличье

Творцом просыпанных семян.

Земля, к чему шутить со мною:

Одежды нищенские сбрось

И стань, как ты и есть, звездою,

Огнём пронизанной насквозь!

1918

ВЕЧЕР

Как этот вечер грузен, не крылат!

С надтреснутою дыней схож закат,

И хочется подталкивать слегка

Катящиеся вяло облака.

В такие медленные вечера

Коней карьером гонят кучера,

Сильней веслом рвут воду рыбаки,

Ожесточённей рубят лесники

Огромные, кудрявые дубы...

А те, кому доверены судьбы

Вселенского движения и в ком

Всех ритмов бывших и небывших дом,

Слагают окрылённые стихи,

Расковывая косный сон стихий.

СТАРЫЕ УСАДЬБЫ

Дома косые, двухэтажные,

И тут же рига, скотный двор,

Где у корыта гуси важные

Ведут немолчный разговор.

В садах настурции и розаны,

В прудах зацветших караси, —

Усадьбы старые разбросаны

По всей таинственной Руси.

Порою в полдень льётся по лесу

Неясный гул, невнятный крик,

И угадать нельзя по голосу,

То человек иль лесовик.

Порою крёстный ход и пение,

Звонят во все колокола,

Бегут, — то, значит, по течению

В село икона приплыла.

Русь бредит Богом, красным пламенем,

Где видно ангелов сквозь дым...

Они ж покорно верят знаменьям,

Любя своё, живя своим.

Вот, гордый новою поддёвкою,

Идёт в гостиную сосед.

Поникнув русою головкою,

С ним дочка — восемнадцать лет.

«Моя Наташа безприданница*,

Но не отдам за бедняка».

И ясный взор её туманится,

Дрожа, сжимается рука.

«Отец не хочет... нам со свадьбою

Опять придётся погодить».

Да что! В пруду перед усадьбою

Русалкам бледным плохо ль жить?

В часы весеннего томления

И пляски белых облаков

Бывают головокружения

У девушек и стариков.

Но старикам — золотоглавые,

Святые, белые скиты,

А девушкам — одни лукавые

Увещеванья пустоты.

О Русь, волшебница суровая,

Повсюду ты своё возьмёшь.

Бежать? Но разве любишь новое

Иль без тебя да проживёшь?

И не расстаться с амулетами,

Фортуна катит колесо,

На полке, рядом с пистолетами,

Барон Брамбеус и Руссо.

1913

ИЗ ЛОГОВА ЗМИЕВА

Из логова змиева,

Из города Киева,

Я взял не жену, а колдунью.

А думал — забавницу,

Гадал — своенравницу,

Весёлую птицу-певунью.

Покликаешь — морщится,

Обнимешь — топорщится,

А выйдет луна — затомится,

И смотрит, и стонет,

Как будто хоронит

Кого-то, — и хочет топиться.

Твержу ей: «Крещёному,

С тобой по-мудрёному

Возиться теперь мне не в пору;

Снеси-ка истому ты

В днепровские омуты,

На грешную Лысую гору».

Молчит — только ёжится,

И всё ей неможется.

Мне жалко её, виноватую,

Как птицу подбитую,

Берёзу подрытую

Над очастью, Богом заклятою.

1911

РАССЫПАЮЩАЯ ЗВЁЗДЫ

Не всегда чужда ты и горда

И меня не хочешь не всегда,

Тихо-тихо, нежно, как во сне,

Иногда приходишь ты ко мне.

Надо лбом твоим густая прядь,

Мне нельзя её поцеловать.

И глаза большие зажжены

Светами магической луны.

Нежный друг мой, безпощадный враг,

Так благословен твой каждый шаг,

Словно по сердцу ступаешь ты,

Рассыпая звёзды и цветы.

Я не знаю, где ты их взяла.

Только отчего ты так светла?

И тому, кто мог с тобой побыть,

На земле уж нечего любить?

1918

* * *

Нежно-небывалая отрада

Прикоснулась к моему плечу,

И теперь мне ничего не надо,

Ни тебя, ни счастья не хочу.

Лишь одно бы принял я не споря:

Тихий, тихий, золотой покой

Да двенадцать тысяч футов моря

Над моей пробитой головой.

Чтобы грезить, как бы сладко нежил

Тот покой и вечный гул томил,

Если б только никогда я не жил,

Никогда не пел и не любил.

<1917>

ДЕРЕВЬЯ

Я знаю, что деревьям, а не нам,

Дано величье совершенной жизни,

На ласковой земле, сестре звездам,

Мы — на чужбине, а они — в отчизне.

Глубокой осенью в полях пустых

Закаты медно-красные, восходы

Янтарные окраске учат их —

Свободные, зелёные народы.

Есть Моисеи посреди дубов,

Марии между пальм... Их души, верно,

Друг другу посылают тихий зов

С водой, струящейся во тьме безмерной.

И в глубине земли, точа алмаз,

Дробя гранит, ключи лепечут скоро,

Ключи поют, кричат — где сломан вяз,

Где листьями оделась сикомора.

О, если бы и мне найти страну,

В которой мог не плакать и не петь я,

Безмолвно поднимаясь в вышину

Неисчислимые тысячелетья!

1916

НАСТУПЛЕНИЕ

Та страна, что могла быть раем,

Стала логовищем огня,

Мы четвёртый день наступаем,

Мы не ели четыре дня.

Но не надо яства земного

В этот страшный и светлый час,

Оттого что Господне слово

Лучше хлеба питает нас.

И залитые кровью недели

Ослепительны и легки,

Надо мною рвутся шрапнели,

Птиц быстрей взлетают клинки.

Я кричу, и мой голос дикий —

Это медь ударяет в медь.

Я, носитель мысли великой,

Не могу, не могу умереть.

Словно молоты громовые

Или воды гневных морей,

Золотое сердце России

Мерно бьётся в груди моей.

И так сладко рядить Победу,

Словно девушку, в жемчуга,

Проходя по дымному следу

Отступающего врага.

1914

ПОКОРНОСТЬ

Только усталый достоин молиться богам,

Только влюблённый — ступать по весенним лугам!

На небе звёзды, и тихая грусть на земле,

Тихое «пусть» прозвучало и тает во мгле.

Это — покорность! Приди и склонись надо мной,

Бледная дева под траурно-чёрной фатой!

Край мой печален, затерян в болотной глуши,

Нету прекраснее края для скорбной души.

Вон порыжевшие кочки и мокрый овраг,

Я для него отрекаюсь от призрачных благ.

Что я: влюблен или просто смертельно устал?

Так хорошо, что мой взор, наконец, отблистал!

Тихо смотрю, как степная колышется зыбь,

Тихо внимаю, как плачет болотная выпь.

1910

СОЛНЦЕ ДУХА

Как могли мы прежде жить в покое

И не ждать ни радостей, ни бед,

Не мечтать об огнезарном бое,

О рокочущей трубе побед.

Как могли мы... но ещё не поздно,

Солнце духа наклонилось к нам,

Солнце духа благостно и грозно

Разлилось по нашим небесам.

Расцветает дух, как роза мая,

Как огонь, он разрывает тьму,

Тело, ничего не понимая,

Слепо повинуется ему.

В дикой прелести степных раздолий,

В тихом таинстве лесной глуши

Ничего нет трудного для воли

И мучительного для души.

Чувствую, что скоро осень будет,

Солнечные кончатся труды

И от древа духа снимут люди

Золотые, зрелые плоды.

1915

ВЕЧНОЕ

Я в коридоре дней сомкнутых,

Где даже небо — тяжкий гнёт,

Смотрю в века, живу в минутах,

Но жду Субботу из Суббот,

Конца тревогам и удачам,

Слепым блужданиям души...

О день, когда я буду зрячим

И странно знающим, спеши!

Я душу обрету иную,

Всё, что дразнило, уловя.

Благословлю я золотую

Дорогу к солнцу от червя.

И тот, кто шёл со мною рядом

В громах и кроткой тишине,

Кто был жесток к моим усладам

И ясно милостив к вине,

Учил молчать, учил бороться,

Всей древней мудрости земли, —

Положит посох, обернётся

И скажет просто: «Мы пришли» [1].

1912

________________________________

* Правописание приставки -без приводится в орфографии до 1917 г.


[1] …Его «акмеизм» навяз в зубах. (Вообще-то, именно у Гумилёва — а д а м и з м, что никак не идёт в синонимы к изобретению Городецкого…) Зато про упрёки в шовинизме (!), как и про два «Егория», помалкивают…

Расстреляли одним из первых… А реабилитировали-то — в 1991-м. В промежутке наследники тех, кто расстрелял, создавали «неоромантического пятнадцатилетнего капитана», если уж не очень им полезного, то хоть безвредного нерусского Гумилёва. О этот тайный орден «составителей и комментаторов»!

В салонах, «башнях» Н. Гумилёв — как рыба на песке; неловкие ситуации одна за другой — то с будущей женой, то с её предшественницей (Е. Дмитриевой), то эта водевильная дуэль с Волошиным, в которой каждый думает только, как бы не попасть в «соперника». Вообще, весь этот безжизненный бомонд тяготит его, и затеянная игра в «новое течение» — лишь передразнивание комичной кучки «русских символистов» с их комнатным мистицизмом, оккультностью пирогов с капустой или яблоками и купеческим сыном во главе, всё умеющим и ничего не могущим, кроме жалких мистификаций.

Конечно же, не случайно, что именно Н. Гумилёв первый расслышал И. Анненского в его сосредоточенном существовании-творчестве — в противовес самовлюбленным подделкам под «тёмное шаманство» Вяч. Иванова и его «башенников».

«…людская кровь не святее изумрудного сока трав» — разве мог это произнести поэт, выращенный в колбе неврастеников начала века?

А «Природа»? «Вечер»? «Старые усадьбы»? «Деревья»… «Покорность»…

Впечатление, что Гумилёв-отец нащупывал то, что потом, другим способом, станет искать (и почти найдёт…) Гумилёв-сын, — русскую космическую вертикаль… — (А. В.-М.)

#НиколайГумилёв, #антологиярусскоголиризмаххвек, #студияалександравасинамакарова, #русскийлиризм, #русскаяпоэзия,#АлександрВасинМакаров