ИЗ «УЕДИНЁННОГО» И «ОПАВШИХ ЛИСТЬЕВ»
* * *
Посмотришь на русского человека острым глазком... Посмотрит он на тебя острым глазком...
И всё понятно.
И не надо никаких слов.
Вот чего нельзя с иностранцем.
* * *
Боль жизни гораздо могущественнее интереса к жизни. Вот отчего религия всегда будет одолевать философию.
(за нумизматикой)
* * *
Смех не может ничего убить. Смех может только придавить.
И терпение одолеет всякий смех.
(о нигилизме)
* * *
Сам я постоянно ругаю русских. Даже почти только и делаю, что ругаю их. «Пренесносный Щедрин». Но почему я ненавижу всякого, кто тоже их ругает? И даже почти только и ненавижу тех, кто русских ненавидит и особенно презирает.
Между тем я, безспорно, и презираю русских, до отвращения. Аномалия.
(за нумизматикой)
* * *
Боже, Боже, зачем Ты забыл меня? Разве Ты не знаешь, что всякий раз, как Ты забываешь меня, я теряюсь.
(опыты)
* * *
Что же ты любишь, чудак? Мечту свою.
(вагон; о себе)
* * *
Есть ли жалость в мире? Красота — да, смысл — да. Но жалость?
Звёзды жалеют ли? Мать — жалеет: и да будет она выше звёзд.
(в лесу)
* * *
Счастливую и великую родину любить не велика вещь. Мы её должны любить именно когда она слаба, мала, унижена, наконец глупа, наконец даже порочна. Именно, именно когда наша «мать» пьяна, лжёт и вся запуталась в грехе, — мы и не должны отходить от неё... Но и это ещё не последнее: когда она наконец умрёт и, обглоданная евреями, будет являть одни кости — тот будет «русский», кто будет плакать около этого остова, никому не нужного и всеми плюнутого. Так да будет...
(за уборкой библиотеки)
* * *
Любовь есть боль. Кто не болит (о другом), тот и не любит (другого).
* * *
<...> В революции нет радости. И не будет.
Радость — слишком царственное чувство и никогда не попадёт в объятия этого лакея.
* * *
Больше любви; больше любви, дайте любви. Я задыхаюсь в холоде.
У, как везде холодно.
* * *
Песни — оттуда же, откуда и цветы.
* * *
Самое существенное — просто действительность.
(за уборкою книг и в мысли, почему я издал «Уед.»)
* * *
Вовсе не университеты вырастили настоящего русского человека, а добрые безграмотные няни.
* * *
Болит душа о себе, болит о мире, болит о прошлом, будущее... «и не взглянул бы на него».
* * *
Любить — значит «не могу без тебя быть», «мне тяжело без тебя»; «везде скучно, где не ты».
Это внешнее описание, но самое точное.
Любовь вовсе не огонь (часто определяют), любовь — воздух. Без неё — нет дыхания, а при ней «дышится легко».
Вот и всё.
* * *
Кто не знал горя, не знает и религии.
* * *
Кто не любит человека в радости его — не любит и ни в чём.
Вот с этой мыслью как справится аскетизм.
Кто не любит радости человека — не любит и самого человека.
* * *
Люди, которые никуда не торопятся, — это и есть Божьи люди.
Люди, которые не задаются никакой целью, — тоже Божьи люди.
(вагон)
* * *
— Какой вы хотели бы, чтобы вам поставили памятник?
— Только один: показывающий зрителю кукиш.
(в трудовом дне)
* * *
Чувство Родины должно быть великим горячим молчанием.
(15 сентября)
* * *
Революция происходит не тогда, когда народу тяжело. Тогда он молится. А когда он переходит «в облегчение»... В «облегчении» он преобразуется из человека в свинью, и тогда «бьёт посуду», «гадит хлев», «зажигает дом». Это революция.
Умиравшие от голоду крестьяне (где-то в Вятке) просили отслужить молебен. Но студенты на казённой стипендии, естественно, волнуются.
А всего больше «были возмущены» осыпанные золотом приближённые Павла I-го, совершившие над ним известный акт. Эти — прямо негодовали. Как и гвардейцы-богачи, высыпавшие на Исаакиевскую площадь 14-го декабря. Прямо страдальцы за русскую землю.
Какая пошлость. И какой ужасный исторический пессимизм.
* * *
Мало солнышка — вот всё объяснение русской истории.
Да долгие ноченьки. Вот объяснение русской психологичности (литература).
(в клинике Ел. П.; курю, выйдя)
МИМОЛЁТНОЕ. 1915 ГОД
(фрагмент)
* * *
<...> То, что мы все чувствуем и в чём заключается самая суть, — это что Лермонтов был сильнее Пушкина и, так сказать, «урождённее — выше». Более что-то аристократическое, более что-то возвышенное, более божественное. В пелёнках «архиерей», с пелёнок «уже помазанный». Чудный дар. Чудное явление. <...>
Материя Лермонтова была высшая, не наша, не земная. Зачатие его было какое-то другое, «не земное», и, пиша Тамару и Демона, он точно написал нам «грех своей матери». Вот в чём дело и суть.
Поразительно...
Чего мы лишились?
Не понимаем. Рыдаем. И рвём волосы...
Горе. Горе. Горе.
Ну, а если «выключить Гоголя» (Лермонтов бы его выключил) — вся история России совершилась бы иначе, конституция бы удалась, на Герцена бы никто не обратил внимания, Катков был бы не нужен. И в пророческом сне я скажу, что мы потеряли «спасение России». Потеряли. И до сих пор не находим его. И найдём ли — неведомо.
О ЛЕРМОНТОВЕ
Лермонтов был совершенно необыкновенен; он был вполне «не наш», «не мы». Вот в чём разница. И Пушкин был всеобъемлющ, но стар — «прежний», как «прежняя русская литература», от Державина и через Жуковского и Грибоедова — до него. Лермонтов был совершенно нов, неожидан, «не предсказан».
Мне как-то он представляется духовным вождём народа. Чем-то, чем был Дамаскин на Востоке: чем были «пустынники Фиваиды». Да уж решусь сказать дерзость — он ушёл бы «в путь Серафима Саровского». Не в тот именно, но в какой-то около этого пути лежащий путь.
Словом:
Звезда.
Пустыня.
Мечта.
Зов.
Вот что слагало его «державу». Ах, и «державный же это был поэт»! Какой тон... Как у Лермонтова — такого тона ещё не было ни у кого в русской литературе.
Вышел — и владеет.
Сказал — и повинуются.
По многим, многим «началам» он начал выводить «Священную книгу России».
Час смерти Лермонтова — сиротство России.
#ВасилийРозанов, #антологиярусскоголиризмаххвек, #студияалександравасинамакарова, #русскийлиризм, #русскаяпоэзия,#АлександрВасинМакаров
