Сын польского дворянина и еврейки польского католического воспитания. Родился в Москве. Учился в университете, который не окончил. Стихи начал печатать с 1905 года; в 1908 и 1914 годах выпустил сборники «Молодость» и «Счастливый домик», чем обратил на себя внимание.
Революцию, как и многие, встретил с восторгом: работал в Наркомпросе, в издательстве «Всемирная литература», читал лекции в студии Пролеткульта, заведовал Книжной палатой в Москве...
В 1920-м — сборник стихов «Путём зерна». В 1922-м — «Тяжёлая лира» и отъезд за границу вместе со своим литературным секретарём Н. Берберовой, вроде бы на лечение, оказалось — совсем*.
Париж, журналистика, болезни (туберкулёз, в частности); стихи пишет редко (последний сборник «Собрание стихов» — в 1927 г.); литературная критика...
Умер Владимир Фелицианович Ходасевич в больнице (местечко Бийанкур под Парижем) после операции по поводу рака.
_____________________________________________
* «Увлечение Берберовой стало, по-видимому, одной из главных причин его отъезда из России». В. Толмачёв. («Писатели русского зарубежья. (1918–1940). Справочник». Часть III. С. 71.)
* * *
Когда б я долго жил на свете,
Должно быть, на исходе дней
Упали бы соблазнов сети
С несчастной совести моей.
Какая может быть досада
И счастья разве хочешь сам,
Когда нездешняя прохлада
Уже бежит по волосам?
Глаз отдыхает, слух не слышит,
Жизнь потаённо хороша,
И небом невозбранно дышит
Почти свободная душа.
8–29.06.1921
* * *
Один, среди речных излучин,
При кликах поздних журавлей,
Сегодня снова я научен
Безмолвной мудрости полей.
И стали мысли тайней, строже,
И робче шелест тростника.
Опавший лист в песчаном ложе
Хоронит хмурая река.
16.11.1906,
Лидино
* * *
Душа поёт, поёт, поёт,
В душе такой расцвет,
Какому, верно, в этот год
И оправданья нет.
В церквах — гроба, по всей стране
И мор, и меч, и глад,
Но словно солнце есть во мне —
Так я чему-то рад.
Должно быть, это мой позор,
Но что же, если вот —
Душа, всему наперекор,
Поёт, поёт, поёт?
5.12.1919
ЦВЕТКУ ИВАНОВОЙ НОЧИ
Я до тебя не добреду,
Цветок нетленный, цвет мой милый,
Я развожу костёр в саду,
Огонь прощальный и унылый.
Цвети во тьме, лелея клад!
Тебя лишь ветер вольно склонит
Да волк, блуждая наугад,
Хвостом ленивым тихо тронет.
В лесу, пред ликом темноты,
Не станешь ты ничьей добычей.
Оберегут тебя цветы,
Да шум сосны, да окрик птичий...
А я у дымного костра
Сжигаю всё, что было мило,
Огня безсонная игра
Лицо мне болью оттенила.
Но та же ночь, что сердце жмёт
В неумолимых тяжких лапах,
Мне как святыню донесёт
Твой несказанный, дальний запах.
Я жду. Рассветный ветерок
Золу рассыплет, дым разгонит,
Я брошу в озеро венок —
И как он медленно потонет!
23.06.1907,
Лидино
* * *
Горит звезда, дрожит эфир,
Таится ночь в пролёты арок.
Как не любить весь этот мир,
Невероятный Твой подарок?
Ты дал мне пять неверных чувств,
Ты дал мне время и пространство,
Играет в мареве искусств
Моей души непостоянство.
И я творю из ничего
Твои моря, пустыни, горы,
Всю славу солнца Твоего,
Так ослепляющего взоры.
И разрушаю вдруг шутя
Всю эту пышную нелепость,
Как рушит малое дитя
Из карт построенную крепость.
4.12.1921
ВЕЧЕР
Под ногами скользь и хруст.
Ветер дунул, снег пошёл.
Боже мой, какая грусть!
Господи, какая боль!
Тяжек Твой подлунный мир,
Да и Ты немилосерд.
И к чему такая ширь,
Если есть на свете смерть?
И никто не объяснит,
Отчего на склоне лет
Хочется ещё бродить,
Верить, коченеть и петь.
23.03.1922
* * *
Не матерью, но тульскою крестьянкой
Еленой Кузиной я выкормлен. Она
Свивальники мне грела над лежанкой,
Крестила на ночь от дурного сна.
Она не знала сказок и не пела,
Зато всегда хранила для меня
В заветном сундуке, обитом жестью белой,
То пряник вяземский, то мятного коня.
Она меня молитвам не учила,
Но отдала мне безраздельно всё:
И материнство горькое своё,
И просто всё, что дорого ей было.
Лишь раз, когда упал я из окна,
Но встал живой (как помню этот день я!),
Грошовую свечу за чудное спасенье
У Иверской поставила она.
И вот, Россия, «громкая держава»,
Её сосцы губами теребя,
Я высосал мучительное право
Тебя любить и проклинать тебя.
В том честном подвиге, в том счастье песнопений,
Которому служу я в каждый миг,
Учитель мой — твой чудотворный гений,
И поприще — волшебный твой язык.
И пред твоими слабыми сынами
Ещё порой гордиться я могу,
Что сей язык, завещанный веками,
Любовней и ревнивей берегу...
Года бегут. Грядущего не надо,
Минувшее в душе пережжено,
Но тайная жива ещё отрада,
Что есть и мне прибежище одно:
Там, где, на сердце, съеденном червями,
Любовь ко мне нетленно затая,
Спит рядом с царскими, ходынскими гостями
Елена Кузина, кормилица моя.
12.02.1917, 2.03.1922
* * *
И весело, и тяжело
Нести дряхлеющее тело.
Что буйствовало и цвело,
Теперь набухло и дозрело.
И кровь по жилам не спешит,
И руки повисают сами.
Так яблонь осенью стоит,
Отягощённая плодами,
И не постигнуть юным вам
Всей нежности неодолимой,
С какою хочется ветвям
Коснуться вновь земли родимой.
23.11.1922, 27.03.1923,
Saarow
МУЗЫКА
Всю ночь мела метель, но утро ясно.
Ещё воскресная по телу бродит лень,
У Благовещенья на Бережках обедня
Ещё не отошла. Я выхожу во двор.
Как мало всё: и домик, и дымок,
Завившийся над крышей! Сребро-розов
Морозный пар. Столпы его восходят
Из-за домов под самый купол неба,
Как будто крылья ангелов гигантских.
И маленьким таким вдруг оказался
Дородный мой сосед, Сергей Иваныч.
Он в полушубке, в валенках. Дрова
Вокруг него раскиданы по снегу.
Обеими руками, напрягаясь,
Тяжёлый свой колун над головою
Заносит он, но — тук! тук! тук! — не громко
Звучат удары: небо, снег и холод
Звук поглощают... «С праздником, сосед».
— «А, здравствуйте!» — Я тоже расставляю
Свои дрова. Он — тук! Я — тук! Но вскоре
Надоедает мне колоть, я выпрямляюсь
И говорю: «Постойте-ка минутку,
Как будто музыка?» Сергей Иваныч
Перестает работать, голову слегка
Приподымает, ничего не слышит,
Но слушает старательно... «Должно быть,
Вам показалось», — говорит он. — «Что вы,
Да вы прислушайтесь. Так ясно слышно!»
Он слушает опять: «Ну, может быть —
Военного хоронят? Только что-то
Мне не слыхать». Но я не унимаюсь:
«Помилуйте, теперь совсем уж ясно.
И музыка идёт как будто сверху.
Виолончель... и арфы, может быть...
Вот хорошо играют! Не стучите!»
И бедный мой Сергей Иваныч снова
Перестаёт колоть. Он ничего не слышит,
Но мне мешать не хочет и досады
Старается не выказать. Забавно:
Стоит он посреди двора, боясь нарушить
Неслышную симфонию. И жалко
Мне, наконец, становится его.
Я объявляю: «Кончилось!» Мы снова
За топоры берёмся. Тук! Тук! Тук!.. А небо
Такое же высокое, и так же
В нём ангелы пернатые сияют.
15.06.1920
МАРТ
Размякло, и раскисло, и размокло.
От сырости так тяжело вздохнуть.
Мы в тротуары смотримся, как в стекла,
Мы смотрим в небо — в небе дождь и муть...
Не чудно ли? В затоптанном и низком
Свой горний лик мы нынче обрели,
А там, на небе, близком, слишком близком,
Всё только то, что есть и у земли.
30.03.1922
ПУТЁМ ЗЕРНА
Проходит сеятель по ровным бороздам.
Отец его и дед по тем же шли путям.
Сверкает золотом в его руке зерно,
Но в землю чёрную оно упасть должно.
И там, где червь слепой прокладывает ход,
Оно в заветный срок умрёт и прорастёт.
Так и душа моя идёт путём зерна:
Сойдя во мрак, умрёт — и оживёт она.
И ты, моя страна, и ты, её народ,
Умрёшь и оживёшь, пройдя сквозь этот год, —
Затем что мудрость нам единая дана:
Всему живущему идти путём зерна.
23.12.1917
#ВладиславХодасевич, #антологиярусскоголиризмаххвек, #студияалександравасинамакарова, #русскийлиризм, #русскаяпоэзия,#АлександрВасинМакаров