Сын польского дворянина и еврейки польского католического воспитания. Родился в Москве. Учился в университете, который не окончил. Стихи начал печатать с 1905 года; в 1908 и 1914 годах выпустил сборники «Молодость» и «Счастливый домик», чем обратил на себя внимание.

Революцию, как и многие, встретил с восторгом: работал в Наркомпросе, в издательстве «Всемирная литература», читал лекции в студии Пролеткульта, заведовал Книжной палатой в Москве...

В 1920-м — сборник стихов «Путём зерна». В 1922-м — «Тяжёлая лира» и отъезд за границу вместе со своим литературным секретарём Н. Берберовой, вроде бы на лечение, оказалось — совсем*.

Париж, журналистика, болезни (туберкулёз, в частности); стихи пишет редко (последний сборник «Собрание стихов» — в 1927 г.); литературная критика...

Умер Владимир Фелицианович Ходасевич в больнице (местечко Бийанкур под Парижем) после операции по поводу рака.

_____________________________________________

* «Увлечение Берберовой стало, по-видимому, одной из главных причин его отъезда из России». В. Толмачёв. («Писатели русского зарубежья. (1918–1940). Справочник». Часть III. С. 71.)

* * *

Когда б я долго жил на свете,

Должно быть, на исходе дней

Упали бы соблазнов сети

С несчастной совести моей.

Какая может быть досада

И счастья разве хочешь сам,

Когда нездешняя прохлада

Уже бежит по волосам?

Глаз отдыхает, слух не слышит,

Жизнь потаённо хороша,

И небом невозбранно дышит

Почти свободная душа.

8–29.06.1921

* * *

Один, среди речных излучин,

При кликах поздних журавлей,

Сегодня снова я научен

Безмолвной мудрости полей.

И стали мысли тайней, строже,

И робче шелест тростника.

Опавший лист в песчаном ложе

Хоронит хмурая река.

16.11.1906,

Лидино

* * *

Душа поёт, поёт, поёт,

В душе такой расцвет,

Какому, верно, в этот год

И оправданья нет.

В церквах — гроба, по всей стране

И мор, и меч, и глад,

Но словно солнце есть во мне —

Так я чему-то рад.

Должно быть, это мой позор,

Но что же, если вот —

Душа, всему наперекор,

Поёт, поёт, поёт?

5.12.1919

ЦВЕТКУ ИВАНОВОЙ НОЧИ

Я до тебя не добреду,

Цветок нетленный, цвет мой милый,

Я развожу костёр в саду,

Огонь прощальный и унылый.

Цвети во тьме, лелея клад!

Тебя лишь ветер вольно склонит

Да волк, блуждая наугад,

Хвостом ленивым тихо тронет.

В лесу, пред ликом темноты,

Не станешь ты ничьей добычей.

Оберегут тебя цветы,

Да шум сосны, да окрик птичий...

А я у дымного костра

Сжигаю всё, что было мило,

Огня безсонная игра

Лицо мне болью оттенила.

Но та же ночь, что сердце жмёт

В неумолимых тяжких лапах,

Мне как святыню донесёт

Твой несказанный, дальний запах.

Я жду. Рассветный ветерок

Золу рассыплет, дым разгонит,

Я брошу в озеро венок —

И как он медленно потонет!

23.06.1907,

Лидино

* * *

Горит звезда, дрожит эфир,

Таится ночь в пролёты арок.

Как не любить весь этот мир,

Невероятный Твой подарок?

Ты дал мне пять неверных чувств,

Ты дал мне время и пространство,

Играет в мареве искусств

Моей души непостоянство.

И я творю из ничего

Твои моря, пустыни, горы,

Всю славу солнца Твоего,

Так ослепляющего взоры.

И разрушаю вдруг шутя

Всю эту пышную нелепость,

Как рушит малое дитя

Из карт построенную крепость.

4.12.1921

ВЕЧЕР

Под ногами скользь и хруст.

Ветер дунул, снег пошёл.

Боже мой, какая грусть!

Господи, какая боль!

Тяжек Твой подлунный мир,

Да и Ты немилосерд.

И к чему такая ширь,

Если есть на свете смерть?

И никто не объяснит,

Отчего на склоне лет

Хочется ещё бродить,

Верить, коченеть и петь.

23.03.1922

* * *

Не матерью, но тульскою крестьянкой

Еленой Кузиной я выкормлен. Она

Свивальники мне грела над лежанкой,

Крестила на ночь от дурного сна.

Она не знала сказок и не пела,

Зато всегда хранила для меня

В заветном сундуке, обитом жестью белой,

То пряник вяземский, то мятного коня.

Она меня молитвам не учила,

Но отдала мне безраздельно всё:

И материнство горькое своё,

И просто всё, что дорого ей было.

Лишь раз, когда упал я из окна,

Но встал живой (как помню этот день я!),

Грошовую свечу за чудное спасенье

У Иверской поставила она.

И вот, Россия, «громкая держава»,

Её сосцы губами теребя,

Я высосал мучительное право

Тебя любить и проклинать тебя.

В том честном подвиге, в том счастье песнопений,

Которому служу я в каждый миг,

Учитель мой — твой чудотворный гений,

И поприще — волшебный твой язык.

И пред твоими слабыми сынами

Ещё порой гордиться я могу,

Что сей язык, завещанный веками,

Любовней и ревнивей берегу...

Года бегут. Грядущего не надо,

Минувшее в душе пережжено,

Но тайная жива ещё отрада,

Что есть и мне прибежище одно:

Там, где, на сердце, съеденном червями,

Любовь ко мне нетленно затая,

Спит рядом с царскими, ходынскими гостями

Елена Кузина, кормилица моя.

12.02.1917, 2.03.1922

* * *

И весело, и тяжело

Нести дряхлеющее тело.

Что буйствовало и цвело,

Теперь набухло и дозрело.

И кровь по жилам не спешит,

И руки повисают сами.

Так яблонь осенью стоит,

Отягощённая плодами,

И не постигнуть юным вам

Всей нежности неодолимой,

С какою хочется ветвям

Коснуться вновь земли родимой.

23.11.1922, 27.03.1923,

Saarow

МУЗЫКА

Всю ночь мела метель, но утро ясно.

Ещё воскресная по телу бродит лень,

У Благовещенья на Бережках обедня

Ещё не отошла. Я выхожу во двор.

Как мало всё: и домик, и дымок,

Завившийся над крышей! Сребро-розов

Морозный пар. Столпы его восходят

Из-за домов под самый купол неба,

Как будто крылья ангелов гигантских.

И маленьким таким вдруг оказался

Дородный мой сосед, Сергей Иваныч.

Он в полушубке, в валенках. Дрова

Вокруг него раскиданы по снегу.

Обеими руками, напрягаясь,

Тяжёлый свой колун над головою

Заносит он, но — тук! тук! тук! — не громко

Звучат удары: небо, снег и холод

Звук поглощают... «С праздником, сосед».

— «А, здравствуйте!» — Я тоже расставляю

Свои дрова. Он — тук! Я — тук! Но вскоре

Надоедает мне колоть, я выпрямляюсь

И говорю: «Постойте-ка минутку,

Как будто музыка?» Сергей Иваныч

Перестает работать, голову слегка

Приподымает, ничего не слышит,

Но слушает старательно... «Должно быть,

Вам показалось», — говорит он. — «Что вы,

Да вы прислушайтесь. Так ясно слышно!»

Он слушает опять: «Ну, может быть —

Военного хоронят? Только что-то

Мне не слыхать». Но я не унимаюсь:

«Помилуйте, теперь совсем уж ясно.

И музыка идёт как будто сверху.

Виолончель... и арфы, может быть...

Вот хорошо играют! Не стучите!»

И бедный мой Сергей Иваныч снова

Перестаёт колоть. Он ничего не слышит,

Но мне мешать не хочет и досады

Старается не выказать. Забавно:

Стоит он посреди двора, боясь нарушить

Неслышную симфонию. И жалко

Мне, наконец, становится его.

Я объявляю: «Кончилось!» Мы снова

За топоры берёмся. Тук! Тук! Тук!.. А небо

Такое же высокое, и так же

В нём ангелы пернатые сияют.

15.06.1920

МАРТ

Размякло, и раскисло, и размокло.

От сырости так тяжело вздохнуть.

Мы в тротуары смотримся, как в стекла,

Мы смотрим в небо — в небе дождь и муть...

Не чудно ли? В затоптанном и низком

Свой горний лик мы нынче обрели,

А там, на небе, близком, слишком близком,

Всё только то, что есть и у земли.

30.03.1922

ПУТЁМ ЗЕРНА

Проходит сеятель по ровным бороздам.

Отец его и дед по тем же шли путям.

Сверкает золотом в его руке зерно,

Но в землю чёрную оно упасть должно.

И там, где червь слепой прокладывает ход,

Оно в заветный срок умрёт и прорастёт.

Так и душа моя идёт путём зерна:

Сойдя во мрак, умрёт — и оживёт она.

И ты, моя страна, и ты, её народ,

Умрёшь и оживёшь, пройдя сквозь этот год, —

Затем что мудрость нам единая дана:

Всему живущему идти путём зерна.

23.12.1917

#ВладиславХодасевич, #антологиярусскоголиризмаххвек, #студияалександравасинамакарова, #русскийлиризм, #русскаяпоэзия,#АлександрВасинМакаров