Белорус. Оба деда — сельские священники. Отец крестьянствовал, позже уехал в город и со временем стал довольно известным журналистом.

Иван, старший из трёх сыновей, родился в деревне, недалеко от Гродно, окончил гимназию в этом городе, печатался в газете отца, позже сам стал владельцем типографии. Занимался гиревым спортом (II место на первенстве России в 1914 году!), боролся в цирке (в тяжёлом весе)... Учась на юридическом факультете Петербургского университета, создал из студентов клуб славянской атлетики «Сокол», в котором занималось около 700 человек.

1917 год встретил сторонником атамана Дутова. После прихода большевиков бежал с младшим братом Борисом на юг. (Средний, Всеволод, погиб, воюя в армии Врангеля.)

Постепенно вошёл в советскую жизнь — деятель спортивных профсоюзов. Женился, родился сын. Вернулся из Соловков Борис. При попытке бежать из страны были арестованы (вся семья). Бежали уже из лагеря (Свирского).

С 1934 года Солоневичи обосновались в Финляндии, чуть позже в Болгарии, где через два года Иван Лукьянович Солоневич опубликовал первую книгу «Россия в концлагере», сразу принёсшую ему и славу, и материальный достаток. В Софии издаёт свою газету монархического направления «Голос России». В 1938-м, при взрыве типографии, организованном советскими спецслужбами, погибла жена — Тамара Владимировна.

Переехал в Германию. Пытался удержать немцев от войны, говоря в статьях, что в России их ждут не литературные герои, а те же мужики, что громили и Карла XII, и Наполеона...

Последние годы, начиная с 1948-го, жил в Аргентине и Уругвае: опять журналистика, опять своя газета «Наша страна» (выходит поныне; долгое время её вёл сын, Юрий Иванович Солоневич).

Умер в госпитале г. Монтевидео после операции (рак желудка).

Главной из множества написанных И. Л. Солоневичем книг оказалась «Народная монархия», фрагменты которой и помещены здесь.

НАРОДНАЯ МОНАРХИЯ

(фрагменты)

ОБЕЗДОЛЕННОСТЬ

Строго официальных вариантов русского прошлого у нас есть только два: бело-дворянский и красно-дворянский. Первый: «Ах, как всё было хорошо». Второй: «До чего всё это было отвратительно!» На Россию и её историю могут быть — и законно могут быть — и иные точки зрения: например, крестьянская или купеческая.

...Монархизм имеет своё трезвое преимущество: он исходит из реального прошлого.

Интересы России — в самом основном были и будут интересами её крестьянства. В процессе своего исторического возникновения и своей исторической жизни российская монархия — когда она существовала в реальности как сила, а не как вывеска — всегда стояла на стороне верований, инстинктов и интересов русской крестьянской массы, и не только в самой России, но и на её окраинах.

По цифрам 1912 года народный доход на душу населения составлял: в САСШ * 720 рублей (в золотом довоенном исчислении), в Англии — 500, в Германии — 300, в Италии — 230 и в России — 110. Итак, средний русский ещё до первой мировой войны был почти в семь раз беднее среднего американца и больше чем в два раза беднее среднего итальянца.

Тем не менее именно Великороссия построила Империю. Тем не менее, действительно, И. Ползунов первый изобрёл паровую машину, П. Яблочков — электрическую лампочку накаливания (патент 1876 года) и А. Попов — безпроволочный телеграф (1895 ** ). Тем не менее Россия дала в литературе Толстого и Достоевского, в химии Бутлерова и Менделеева, в физиологии Сеченова и Павлова, в театре Станиславского, Дягилева, Шаляпина, в музыке Чайковского, Глинку, Мусоргского, Скрябина, в войне Суворова и Кутузова и, кроме всего этого, в самых тяжких во всей истории человечества условиях построила самую человечную в истории того же человечества государственность... даже пресловутая атомная бомба есть реализация работы русского учёного, проф. Капицы.

...Наша бедность обусловлена тем фактором, для которого евразийцы нашли очень яркое определение: географическая обездоленность России.

История России есть история преодоления географии России. Или — несколько иначе: наша история есть история того, как дух покоряет материю.

_____________________________________

* Североамериканские соединённые штаты. — Ред.

** Всё это признаёт и немецкая история техники.

ТАИНСТВЕННАЯ ДУША

В начале второй мировой войны немцы писали об энергии таких динамических рас, как немцы и японцы, и о государственной и прочей пассивности русского народа. И я ставил вопрос: если это так, то как вы объясните и мне и себе то обстоятельство, что пассивные русские люди — по тайге и тундрам — прошли десять тысяч вёрст от Москвы до Камчатки и Сахалина, а динамическая японская раса не ухитрилась переправиться через 50 вёрст Лаперузова пролива? Или — почему семьсот лет германской колонизационной работы в Прибалтике дали в конечном счёте один сплошной нуль? Или — как это самый пассивный народ в Европе, русские, смогли обзавестись 21 миллионом кв. км., а динамические немцы так и остались на своих 450 тысячах? Так что: или непротивление злу насилием — или двадцать один миллион квадратных километров. Или любовь к страданию — или народная война против Гитлера, Наполеона, поляков, шведов и прочих. Или «анархизм русской души» — или империя на одну шестую часть земной суши.

* * *

Русскую литературно-философскую точку зрения на русский народ суммировал Максим Горький в своих воспоминаниях о Льве Толстом:

«То, что называется толстовским анархизмом, есть по существу наше славянское бродяжничество, истинно национальная черта характера, издревле живущий в нашей крови позыв к кочевому распылению. И до сих пор мы страстно поддаёмся этому позыву. И мы выходим из себя, если встречаем малейшее сопротивление. Мы знаем, что это гибельно, и всё-таки расползаемся всё дальше и дальше один от другого — и эти унылые странствования, тараканьи странствования, мы называем «русской историей» — историей государства, которое почти случайно, механически создано силой норманнов, татар, балтийцев, немцев и комиссаров, к изумлению большинства его же честно настроенных граждан. Это наша судьба, наше предназначение — зарыться в снега и болота, в дикую Ерьзю, Чудь, Весь, Мурому».

Так говорит Заратустра русской литературы.

Горькие создавали миф о России и миф о революции. Может быть, именно их, а не Гитлера и Сталина следует обвинять в том, что произошло с Россией и с революцией, а также с Германией и с Европой в результате столетнего мифотворчества?

Я вернусь к фактам.

а) «Монгольская кровь» не имеет ничего общего с кочевничеством: наиболее типичные народы монгольской расы — японцы и, в особенности, китайцы — являются самыми осёдлыми расами земного шара.

б) Кочевничество не имеет ничего общего с монгольской расой: цыгане не монголы, а американские трампы Джека Лондона только повторяли литературные и бытовые мотивы горьковских босяков. Английский народ «расползся» ещё больше русского — почти на весь земной шар. Самые чистые монгольские народы Европы — финны и венгры — сидят на своих местах и не кочуют вообще никуда.

в) Русский народ ни в каком случае не является народом степей — это народ лесов. Его государственность родилась и выросла в лесах. Степь для него всегда — до конца ХVIII века — была страхом и ужасом, как ночное кладбище для суеверного неврастеника: степь была во власти кочевых орд, и именно из степи шли на Русь величайшие нашествия её истории.

г) Норманны в частности, немцы вообще, не имеют никакого отношения к стройке русской государственности. Эта государственность выросла в Москве в ХIII—XVI веках, в условиях почти абсолютной отрезанности от Западной Европы. Нельзя считать «норманнским влиянием» то обстоятельство, что московские князья пятьсот лет тому назад имели легендарного предка, вышедшего якобы из варяг.

д) На северных территориях лесов и болот, у Ерьзи, Чуди и прочих, русский народ осел не потому, что не нашлось места хуже, а потому что степные нашествия обратили южную часть страны в одну сплошную пустыню. Не мог же Горький не знать, что первая попытка основания государственности была сделана в Киеве и что от самого цветущего города в тогдашней Европе — в XIII веке остались одни развалины и весь юг был опустошён дотла.

е) В русской психологии никакого анархизма нет. Ни одно массовое движение, ни один «бунт» не подымались против государственности. Самые страшные народные восстания — Разина и Пугачева — шли под знаменем монархии, и при том легитимной монархии. «Товарищ Сталин» с пренебрежением констатировал: «Разин и Пугачёв были царистами». Многочисленные партии Смутного Времени — все — выискивали самозванцев, чтобы придать легальность своим притязаниям, — государственную легальность.

ж) Толстовское отношение к науке ничего общего с психологией русского народа не имеет, как и его «ничегонеделание» или «непротивление злу». Что типичнее для русского народа: граф Лев Толстой, стоящий на самой вершине всей культуры человечества и эту культуру осудивший, или мужик Михайло Ломоносов, который с тремя копейками в кармане мальчишкой пришёл в Москву из северных лесов — чтобы стать потом председателем первой русской Академии наук? Да, был Толстой. Но ведь был и Ломоносов. Был воображаемый Каратаев, но был и реальный Суворов. Был пушкинский Онегин — «забав и роскоши дитя», — и были крепостные мужики Гучковы. Были эпилептики Достоевского, но ведь были Иваны, в феврале 1945 года вплавь форсировавшие Одер. И — ещё дальше: что типичнее для американского народа: Эдгар По и Уолт Уитмэн — или Эдиссон и Форд? Что типичнее для русского народа: Пушкин и Толстой или Ломоносов и Суворов? Русская интеллигенция, больная гипертрофией литературщины, и до сих пор празднует день рождения Пушкина как день рождения русской культуры, потому что Пушкин был литературным явлением. Но не празднует дня рождения Ломоносова*, который был реальным основателем современной русской культуры, но который не был литературным явлением, хотя именно он написал первую русскую грамматику, по которой впоследствии учились и Пушкины, и Толстые. Но Ломоносов забыт**, ибо его цитировать нельзя. Суворов забыт, ибо не оставил ни одного печатного труда. Гучковы забыты, ибо они вообще были неграмотными. Но страну строили они, — не Пушкины и не Толстые.

Русская интеллигенция познавала мир по цитатам и только по цитатам. Она глотала немецкие цитаты, кое-как пережёвывала их и в виде законченного русского фабриката экспортировала назад — в Германию. Как было Гитлеру не соблазниться пустыми восточными пространствами, кое-как населёнными больными монгольскими душами? Если правы Достоевский, Толстой и Горький, то правы и Моммзен, Рорбах и Розенберг. Тогда политика Гитлера на Востоке является исторически разумной, исторически оправданной и, кроме того, исторически неизбежной. Если русский народ сам по себе ни с чем управиться не может, то пустым пространством овладеет кто-то другой.

Если русский народ нуждается в этакой железной няньке — то по всему ходу вещей роль этой няньки должна взять на себя Германия. И это будет полезно и для самого русского народа. Розенберг так и пишет:

«Теперь ему (русскому народу) придётся перенести свой центр из Европы в Азию. Только таким образом он, может быть, найдет своё равновесие, не будет вечно извиваться в фальшивой покорности и одновременно зазнаваться, желая сказать «потерявшей свою дорогу Европе» своё «новое слово». Пусть он, справившись с большевизмом, это «слово» направит на Восток — туда, где ему самому есть место. В Европе для этого «слова» места нет».

...Уверенность А. Розенберга кончилась виселицей.

__________________________________________

* Справедливый упрёк: М. В. Ломоносов родился 8 ноября (по старому стилю) 1711 г. — Ред.

** И. Солоневич мог не знать, что в СССР в 1950–1959 гг. вышло «Полное собрание сочинений М. В. Ломоносова» в 10-ти томах (11-й, дополнительный, вышел в 1983 г.). Были и другие издания. — Ред.

РУССКИЙ ИМПЕРИАЛИЗМ

Я, конечно, русский империалист. Как и почти все остальные русские люди.

...Из всех нынешних государственных образований Европы русская государственность является самой старшей, потому что Российская империя уже просуществовала одиннадцать веков: от «Империи Рюриковичей», «созданной» Олегом — до Империи гегелевичей, управляемой Сталиным. Британская империя продержалась лет триста, примерно, от Кромвеля до, примерно, Эттли; римская — лет пятьсот, германская лет пятьдесят, и французская республика от времени до времени и сейчас называет себя империей.

Русская интеллигенция, верная своим антирусским настроениям, относилась в общем весьма сочувственно ко всяким империям — кроме нашей собственной. Я отношусь также сочувственно ко всяким империям, но в особенности к нашей собственной.

Империя — это мир. Человеческая история идёт всё-таки от дреговичей и команчей к Москве и Вашингтону, а не н а о б о р о т. И всякий сепаратизм есть объективно р е а к ц и о н н о е я в л е н и е.

Империя есть объединение; в разных формах в разные эпохи, но всё-таки объединение.

Основная разница в стройке всех трёх империй заключается вот в чём.

И Рим, и Великобритания создали из организаторов империи привилегированный слой. В Риме это было установлено законодательным путём: «гражданин Рима» был привилегированным человеком. В Великобритании это было устроено путём «неписаной конституции», но «британец» был привилегированным лицом в Индии и в Ирландии. Индус и ирландец, если они попадали в Англию, рассматривались как второй или как десятый сорт.

На базе Римской империи её организаторы разбогатели неслыханно. На базе Великобританской империи создали свои чудовищные состояния и лорды, и леди, и банкиры, и судовладельцы.

На базе Империи Российской никто из русских не заработал н и ч е г о. Даже и русское дворянство, в значительной степени игравшее роль организаторов Империи, не получило ничего: ни в Сибири, ни на Кавказе, ни в Финляндии, ни в Польше. Для русского мужика не было отнято ни одного клочка земли: ни от финнов, ни от поляков, ни от грузин. В результате тысячелетней стройки создался, правда, привилегированный слой — дворянство, но дворянство р а з н о п л е м е н н о е, и не только русское.

Российская империя строилась в процессе истинно нечеловеческой борьбы за существование. Британская строилась в условиях такой же безопасности, какою пользовался в свое время, до изобретения паровоза, любой средневековый барон: Англия сидела за своими проливами, как барон за своими стенами, и при всякой внешней неудаче или угрозе имел полную возможность «сидеть и ждать». Мы такой возможности не имели никогда — ни при Батые, ни при Гитлере.

Великое тягло государственной обороны из века в век падало главным образом на великорусские и малорусские плечи — и при Олеге, и при Сталине, и при Кончаках, и при Гитлерах. Но мы никогда не воевали наёмными армиями, никогда не зарабатывали ни на рабах, ни на опиуме и никогда не пытались становиться ни на какую расовую теорию. В Российской империи не было ни белых человеков, ни высших рас. Татарское, то есть монгольское, население России никто и никогда не рассматривал ни в качестве «низшей расы», ни в качестве «цветной расы».

ОТСТУПЛЕНИЕ О СВОБОДАХ

Разумеется, были и «влияния»: от византийского до марксистского. Говоря очень суммарно, за одиннадцать веков своего литературного существования Россия сменила такие «влияния»: 1) варяжское, 2) византийское, 3) хазарское, 4) татарское, 5) польское, 6) голландское, 7) шведское, 8) французское, 9) немецкое, 10) английское. Теперь, надо предполагать, очередь американского влияния. За все эти одиннадцать веков из русского человеческого сырья известные и неизвестные нам властители дум пытались изваять: нордического морехода, византийского царедворца, польского шляхтича, голландского шкипера, французского скептика, немецкого философа и английского парламентария. На тучных пастбищах всех этих влияний паслись целые стада профессоров. Они наживали гонорары и лоснящуюся шерсть.

Если бы мы изучали русскую историю с русской точки зрения, а не с какой-нибудь декоративно-спинозной или церебрально-спинальной, то мы могли бы установить тот не правдоподобный, но всё-таки неоспоримый факт, что от Олега почти до Сталина русская национальная и государственная жизнь — то спотыкаясь и падая, то отряхиваясь и восставая — идёт всё по тем же основным линиям, которые я постараюсь суммировать в нескольких пунктах.

1. Нация — или, лучше, «земля» — как сообщество племён, народов и даже рас, объединённых общностью судеб и не разделённых племенным соперничеством.

2. Государственность как политическое оформление интересов всей «земли», а не победоносных племён, рас, классов и прочего.

3. Легитимная монархия как централизованная выразительница волевых и нравственных установок «всей земли».

4. «Неотъемлемое право» (формулировка проф. Филиппова) этой «земли» на своё «земское» самоуправление, на все связанные с этим свободы.

5. Максимальная в истории человечества расовая и классовая, религиозная и просто соседская терпимость.

6. Максимальный в истории человечества боевой потенциал этого «сообщества», «нации», или этой «всей земли».

От Византии Русь получила христианство, которое не повлияло на национальный характер народа. От Византии Русь получила культуру, которая стала развиваться в направлении, диаметрально противоположном какому бы то ни было византийству.

И если в Византии цареубийство было нормальным способом замещения престола, то Киевская Русь знает только один случай попытки последовать византийской традиции: это Святополк Окаянный. Он пытался пойти по византийским путям! Русская Церковь его прокляла, все от него отвернулись, он бежал и погиб, оставив в назидание потомству только свою кличку «Окаянного».

* * *

Киевская Русь была одной из неудачных попыток объединения Руси, за которою последовала удачная — Московская Русь, а впоследствии Петербургская империя.

Киевская Русь была не единственной попыткой. Её стопам и её судьбам, хотя и менее трагическим образом, последовали Галич, Вильна и Новгород — Русь Червонная, Русь Литовская и Русь Новгородская. Предшественниками Москвы явились все четыре.

НАЧАЛО МОСКВЫ

Здесь мы присутствуем при зарождении московского самодержавия, при его чисто народном, демократическом рождении.

Здесь же, у самого истока самодержавия, у самой колыбели российской государственности стоят «мизинные люди», вот те самые, которые решили «либо князя Михаила себе добыть, либо головы свои положить за Святую Богородицу» и «Правду Божию».

С первого дня основания русской государственности она окрашена:

а) сознанием государственного и национального единства,

б) отсутствием племенной розни,

в) обострённым чувством социальной справедливости,

г) чрезвычайной способностью к совместному действию (позднейшее — артельное, общинное, кооперативное начало).

Эти факторы появляются как-то сразу, рождаются в принципиально законченном виде. Откуда и почему они появились — мы не имеем никакого понятия.

...Лев Тихомиров весьма резонно указал, что в стройке своего самодержавия Москва не могла взять с Орды решительно никакого примера, ибо в самой Орде ничего похожего на московское самодержавие не было.

* * *

Никакая историческая катастрофа не означает полной остановки исторического процесса. Что-то всё-таки растёт.

В великих столкновениях великих народов побеждает не «геройство» — побеждает выносливость.

…Реально существующий и реально решающий героизм существует в воле миллионов людей, из которых если и не каждый, то, по крайней мере, большинство готово в сознании своём идти на такие-то жертвы во имя такой-то цели. Если в миллионах людей такого сознания нет, то никакие герои ничему не помогут.

В борьбе с татарами даже и Куликовская битва, в сущности, ничего не изменила, а это было поистине сокрушающее поражение. Мы взяли измором: мы продержались триста лет, а татары за те же триста лет выдохлись окончательно. Решительно то же было и с Польшей.

Измором была ликвидирована и шведская опасность. На нашей стороне стояли факторы пространства, времени и массы — но не пассивной массы, в бездействии ждущей нового поворота исторических судеб, а десятков миллионов людей, продолжающих гнуть свою линию в любых исторических условиях и под давлением любых исторических катастроф.

Ещё не оправившись от оглушительного Батыева удара, Русь снова берётся за свою старую линию: начинает сызнова отстраивать своё снова разрушенное государственное единство и ищет для этого подходящий центр. Таким центром на этот раз оказалась Москва.

* * *

Прошли страшные десятки лет. И теперь, на основании горького, но уже совершенно безспорного исторического опыта, мы можем на вопрос о том, так кто же был умнее — чёрные мужики Москвы XIV века или просвещённые россияне Империи двадцатого, — дать вполне определённый ответ. Просвещённые россияне, делавшие 17-й год, оказались ослами.

Люди Петербургской России двести лет с разных сторон — реакционной и революционной — подрывали самодержавие. И над его могилой им мерещилась «невыразимо прекрасная жизнь». Москвичи видели катастрофу в том, в чём петербуржцам мерещился рай. Кто из них оказался прав фактически?

САМОНАБЛЮДЕНИЕ

Я, Иван Лукьянович, точно так же, как и тяглые мужики 1613 года, буду действовать именно так, а не иначе, вовсе не для «дворянской диктатуры», ибо я не дворянин, не для «торгового капитала», ибо никакого капитала у меня не было, нет и не будет, не во имя византийского примера, на который мне наплевать, и не в результате татарского ига, ибо мои предки его никогда не переживали. Я буду так действовать вовсе не из-за покорности моей, ибо я по характеру моему человек до чрезвычайности непокорный, и не из-за слабости моей, ибо я считаю себя человеком исключительной силы. Но я буду так действовать из сознания моих интересов — моих собственных интересов, включающих в себя интересы моего сына, моего внука и моей страны.

Я, Иван Лукьянович, питаю к политике острое отвращение. Я, как и всякий средний русский человек, стараюсь быть честным человеком, и если это не удаётся, чувствую себя как-то не очень приятно. Это есть основная черта русского характера: если русский человек делает свинство, то он ясно чувствует, что это есть свинство, что грех есть грех (поэтому у нас с индульгенциями ничего не вышло: от греха откупиться нельзя). Практическая политика с её демагогией и её интригами, склоками и прочим есть неизбежное и сплошное свинство — пример ленинских апостолов только крайнее выражение этого политического свинства.

Далее: я, как русский и, следовательно, оптимистически настроенный человек, никак не страдаю никаким «комплексом неполноценности». Я считаю, что я сам по себе достаточно хорош — по крайней мере для самого себя. Поэтому я, как и большинство русских людей, сравнительно равнодушен ко всякого рода внешним отличиям.

Я также знаю, что никакой толковый врач, инженер, адвокат, промышленник, писатель и пр. в парламент не пойдёт, потому что 1) ему там делать нечего и 2) у него есть своё дело. Не станет же человек бросать своих пациентов, клиентов, свой завод, своё предприятие, свой рабочий кабинет, чтобы идти валять дурака на парламентских скамьях или на парламентской трибуне. Я — тоже не пойду. Но если будет нужно, если меня позовёт Ц а р ь, то я сделаю решительно то же, что делали члены Московских Соборов: прежде всего постараюсь увильнуть: вот, есть, де, у меня сосед Иван Иванович — так пусть уж он едет, он умный. Если по ходу событий выяснится, что увильнуть непригоже, то сделаю опять-таки то же самое, что делали члены Собора: доложу Его Величеству моё мнение по специальности и постараюсь в возможно скором времени вернуться в моё первобытное состояние — к моему письменному столу. Моя жизнь — здесь, за письменным столом.

* * *

Тяглый мужик действовал совершенно разумно, действовал будучи в здравом уме, как дай Бог всякому. И я буду действовать так же — независимо от Византии и от татар, от Гегеля и от Маркса — буду действовать по собственной воле. И если между мною, тяглым мужиком Иваном Лукьяновичем, и Императором Всероссийским вздумает снова протиснуться какое-то «средостение», в виде ли партийного лидера, или трестовского директора, или титулованного боярства, или чиновной бюрократии, и сказать мне: — Вот это вы, Иван Лукьянович, здорово сделали, но так как вы собираетесь уехать на Урал и писать ваши книги, то позвольте н а м установить над Царём н а ш контроль, — то в таком случае я сделаю всё от меня зависящее, чтобы претендентам в контролёры свернуть шею на месте. Мне, тяглому мужику, никакой контроль над Царём не нужен. И не контролем над Царской волею строилась Россия.

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ СТРОЙ

Интересы «всего народа» были в Москве обезпечены так, как после Москвы не были обезпечены никогда и как во время Москвы не были обезпечены нигде.

Москва стояла одна как перст против татар, Литвы, Ордена, против Востока и Запада, очень часто и против Востока и против Запада одновременно.

Были «тяглые мужики». «Московского государства последние люди», как в другом месте определяет их тот же Платонов. Они, эти тяглые и последние люди, совершенно точно знали, чего они хотят и как нужно добиться того, чего они хотят. Тот общественный строй, который они организовали, прожил после 1613 года ещё около ста лет, да и в петербургскую эпоху погиб всё-таки не совсем: очень вероятно, что уже сейчас этот тяглый мужик, вероятно, вернулся бы к стандартам Алексея Михайловича — с поправками на эпоху трактора и авто. Но на дороге стали профессора.

Русская крестьянская жизнь под влиянием таких-то и таких-то условий выработала общинную форму землепользования и самоуправления. О ней из русской профессуры не знал никто. Не было цитат. Потом приехал немец Гастхаузен, не имевший о России никакого понятия и ни слова не понимавший по-русски. Он оставил цитаты. По этим цитатам русская наука изучала русскую общину.

Русский генерал Суворов командовал войсками в 93-х боях и выиграл все девяносто три. Но и он никаких цитат не оставил. Немецкий генерал Клаузевиц никаких побед не одерживал, но он оставил цитаты. Профессура русского генерального штаба зубрила Клаузевица и ничего не могла сообщить о Суворове: не было цитат.

Я утверждаю и ещё буду утверждать: наш самый страшный враг — это не Мамай или Гитлер, а профессора и приват-доценты.

Я считаю себя литературно-политическим наследником Посошкова * — первым, лет этак за двести, русским публицистом, пытавшимся выразить чисто к р е с т ь я н с к у ю т о ч к у з р е н и я н а р у с с к у ю и с т о р и ю и на русский сегодняшний день. Это не есть сословная точка зрения, — так сказать, дворянская, только наоборот. Со всякими поправками на мои личные вкусы и заблуждения, я считаю её общенациональной, или, если хотите, средненациональной точкой зрения.

У меня есть некоторые личные преимущества: все теории всей истории мировой общественной мысли я всё-таки знаю. И все они отскочили от меня, как горох от бицепсов. По всему этому я как-то склонен отождествлять самого себя с теми тяглыми мужиками Москвы, которые в 1613 году разнесли всё к чёртовой матери, восстановили традицию, — то есть «повернули колесо истории назад», восстановили престол, пригрозили кандидатам в контролёры над ним и разошлись каждый по делам своим — и дела эти стали идти совсем блестяще...

__________________________

* Иван Тихонович Посошков (1652 — 1726) — ремесленник, купец, экономист, публицист; автор знаменитой «Книги о скудости и богатстве», а также «О ратном поведении», «Зерцало очевидное», «Завещание отеческое» и др. Умер в Петропавловской крепости.

* * *

Что делать? Нам сто лет подряд Бердяи Булгаковичи и Булгаки Бердяевичи с кафедр, трибун, столбцов, из пудовых томов и копеечных шпаргалок втемяшивали такие представления и о России, и о нас самих, что мы и России, и самих себя стали как-то конфузиться. Нам всё мерещатся белые слоны реакции и, по крайней мере, розовые ангелы прогресса. Алексей Михайлович был, конечно, реакцией, и П. Милюков был, конечно, прогрессом. Всё это, конечно, есть вздор. И давайте — не конфузиться: тяглые мужики старой Москвы были очень умными и очень сильными людьми.

ПРОЛЕТАРСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ

...Планирую — в будущем — поступить так же, как поступили и они: как-то прийти в Москву и разогнать всех к чёртовой матери — и воров, и коммунистов, и профессоров, и поляков — в переносном и в буквальном смысле этого слова. Восстановить одиннадцативековой престол и всякого Милюкова, который пытается этот престол как-то контролировать, — повесить сразу, по возможности в буквальном смысле этого слова. Нам нужно народное представительство, но также чтобы Царь его контролировал, а не оно бы контролировало Царя.

Реакционером мне быть неоткуда. Я не дворянин, не генерал, не князь и даже не коллежский регистратор. Я — крестьянин, и даже не великорусский, а белорусский. У меня не было в царской России ни клочка земли и ни копейки денег.

Я не страдаю решительно никакими комплексами неполноценности и не имею никаких оснований оными страдать.

* * *

Мы, конечно, сидим в дыре. Но это не есть основание для конфуза. Исторически и морально оказались правы МЫ. Исторически и морально оконфузились именно все те, кто шёл против Царя — то есть против НАС, против трудовой, тяглой «рабоче-крестьянской» России — рабоче-крестьянской в православном, а не в пролетарском смысле этого слова. Мы разбиты физически; бывает. Но каждый день уготовленного мировой профессурой хода мировой истории показывает воочию, что правы были МЫ.

Русскую государственность построили МЫ. Не немцы, татары, латыши, как это утверждает Горький и его ученик Розенберг; не князья и бояре, как это утверждают Маркс и Ленин; не Византия или Золотая Орда — а МЫ: несколько сот миллионов Иванов, прекрасно помнящих своё великое, гордое и грозное родство и прекрасно понимающих, что собственно им, этим Иванам, нужно.

* * *

Экономически я лично стою безмерно ниже любого американского рабочего. Психологически средний русский рабочий стоит (или стоял) безмерно выше среднего русского интеллигента. Пролетарий — это не тот, у кого нет денег. Пролетарий — это тот, у кого — по марксистскому определению — «нет родины». Нет корней, нет традиции — нет и Бога. Но паче всего — нет мозгов.

Я — не пролетарий. У меня есть родина, есть традиция и есть Бог. Есть кроме того и мозги. Я считаю — удовлетворительного качества. Я достаточно опытный в политическом отношении человек, для того чтобы решение целого ряда вещей предоставить — по старомосковскому рецепту — «Богу и Великому Государю», ибо этот способ решения даст наилучшие результаты из всех мыслимых.

Я говорю: при исторически доказанном умственном уровне русского народа — мы монархию восстановим. И не потому, что мы «некультурны», а потому, что мы, по крайней мере в политическом отношении, являемся самым разумным народом мира.

ЦЕРКОВЬ В МОСКВЕ

По-видимому, никогда и нигде в истории мира инстинкт жизни не проявил себя с такой полнотой, упорством и цепкостью, как в истории Москвы. По-видимому, никогда и нигде в мире не было проявлено такого единства национальной воли и национальной идеи. Эта идея носила религиозный характер или, по крайней мере, была формулирована в религиозных терминах. Защита от Востока была защитой от «басурманства», Защита от Запада была защитой от «латынства».

* * *

Я утверждаю, что хранителем православия является русский народ или, иначе, — что православие является национальной религией русского народа.

* * *

Я никак не собираюсь утверждать, что православная Церковь чужда ... пороков: всё в мире очень далеко от совершенства. Но у нас их всё-таки меньше, чем где бы то ни было. Православие не организовывало инквизиции, как организовывали её и католицизм, и протестантство; православие никогда не жгло ведьм и еретиков, и всякие попытки протащить к нам это великое изобретение западноевропейской культуры немедленно встречались самыми резкими протестами со стороны русского церковного мира. Индульгенции, которые жаждавшие прибытков восточные патриархи привозили на Московскую Русь, так и остались нераспроданными: идея взятки Господу Богу Руси была и осталась чужда. Православие несло и несёт в мир то искание Божьей Правды на грешной нашей земле, которое так характерно для всей русской литературы, для всех преданий и былин русской истории, для всего народа вообще. Православие — не торопится: Бог правду видит, да не скоро скажет. Но всё-таки «скажет»! И нельзя ускорять насилием поставленных Им сроков.

Если исключить трагическую историю со старообрядцами, то никогда православие не пыталось навязать себя кому бы то ни было силой. Были завоеваны татарские завоеватели — и никто не трогал их религии. Были как-то включены языческие племена — и никто не резал их за идолопоклонство, как в соответственных случаях резали другие религии мира. В шестую часть земной суши, на которой вперемежку расположились полтораста наций, народов и племё н, — православие внесло невероятно много мира и света, дружбы и любви. Я подчёркиваю слово «невероятно» — ибо это в сущности граничит с чудесным: представьте себе, что на этой территории и среди этих народов «господствующей» оказалась какая бы то ни была другая религия или другой народ — сколько было бы религиозных войн (а мы их не знали совершенно), сколько было бы костров и застенков, сколько было бы попыток миссионерствовать и рублём, и дубьём.

Православная терпимость — как и русская терпимость — происходит, может быть, просто-напросто вследствие великого оптимизма: правда всё равно своё возьмёт — и зачем торопить её неправдой? Будущее всё равно принадлежит дружбе и любви — зачем торопить их злобой и ненавистью? Мы всё равно сильнее других — зачем культивировать чувство зависти? Ведь наша сила — это сила Отца, творящая и хранящая, а не сила разбойника, грабящего и насилующего.

Православие светло и приветливо — нет в нём ничего угрюмого и страшного. Оно полно уверенности и оптимизма, — любовь и правда всё равно возьмут своё. Русский язык, кажется, единственный язык в мире, который в слово «правда» вложил два по существу противоположных смысла: «правда» — это то, что есть, действительность, факт. И «правда» — то, чего нет, чего ещё нет, но что должно быть.

ЦАРЬ И СВОБОДА

Московская Русь выжила — выжила вопреки совершенно окаянной и географии, и истории, и всяким «сырьевым базам», «производственным отношениям», «экономическим предпосылкам» и прочей марксистской чепухе. Выжив сама, она спасла и все племена русского народа, и всё славянство. Если бы не Москва, то со славянством было бы кончено — в этом никаких сомнений быть не может. И если в годы второй мировой войны немцы от Сталинграда откатились, то это вовсе не из-за счастливой сталинской конституции, а из-за того, и только из-за того, что предшествующие поколения накопили чудовищный запас ценностей, и моральных, и материальных, и даже территориальных.

Эти ценности накопила в основном Москва, Петербург получил уже готовенькую империю, и никак нельзя сказать, чтобы он оказался очень уж толковым наследником.

Если Москва была тяглой империей, то Петербург был рабовладельческой (а СССР стал каторжной).

Экономических свобод в Москве было больше, чем где бы то ни было в мире. Крестьянин был «тяглецом», то есть налогоплательщиком, и государство стремилось его попридержать. Однако он мог селиться, где ему угодно и как ему угодно: или легально, покрыв свои финансовые обязательства помещику, или нелегально: забрав свои несложные монатки — двинуться то ли в черемисы, то ли в Понизовье — на Волгу, то ли на Дон. Угнаться за этим мужиком не было никакой возможности, да государство и не стремилось гнаться — так шла московская колонизация.

Тяглецом был и ремесленник. Однако и ремесленник, как и мелкий торговец * , был неизмеримо свободнее, чем в какой бы то ни было современной Москве стране мира: в Москве не было цехов. То есть не было монополии старожилов ремесла, которые обставляли доступ в свою профессию всякими рогатками, практически непреодолимыми для людей без достаточного кошелька. Эти монополии в какой-то очень большой степени дожили и до Европы сегодняшнего дня... Вообще — в Москве не было того деления людей на классы и подклассы, какое было характерно не только для тогдашней Европы. Даже и дворянство не было строго очерченным сословием.

Свобод, всяческих свобод, в азиатской Москве было неизмеримо больше, чем в европейской Европе: европейцы и до сих пор называют это безформенностью русского быта.

Но современный плебс охвачен гипнозом свободы. Я помню толпы 1906 и 1917 года с красными флагами: «Да здравствует свобода» и «Долой самодержавие»: самодержавие сметено «долой», и наступила «свобода»*. По иностранным подсчётам, перед 1939 годом в СССР сидело по концлагерям около семи миллионов людей. Мои собственные подсчёты, сделанные в Учётно-распределительном отделе Беломорско-Балтийского лагеря в 1934 году, несколько скромнее: пять миллионов. Теперь эта цифра достигает 15 миллионов.

_____________________________

* Крупным торговцам было труднее: они в порядке повинности привлекались ко всякого рода финансовым мероприятиям государства и несли ответственность своим карманом. Иногда — и головой.

* * *

Гипноз свободы оплачивается очень дорого, как и гипноз любого вранья. Русский народ имел свободу в Москве, для того чтобы наполовину потерять её в Петербурге и попасть на галерные работы в СССР.

После СССР нам будут предлагать очень многое. И все будут врать в свою лавочку. Будет много кандидатов: в министры и вожди, в партийные лидеры и военные диктаторы. Будут ставленники банков и ставленники трестов — не наших. Будут ставленники одних иностранцев и ставленники других. И все будут говорить прежде всего о свободах: самая многообещающая и самая ни к чему не обязывающая тема для вранья: свободу, как нам уже доподлинно известно, организовали все: и Сталин, и Гитлер, и Муссолини, и даже покойный Пилсудский.

Появятся, конечно, и новые пророки — изобретатели какого-нибудь нового земного рая — то ли в одной нашей стране, то ли во всей поднебесной. Появятся и новые сумасшедшие вроде Фурье с его летающими тиграми. Появятся и новые моралисты вроде Толстого с его непротивлением или «сколько земли человеку нужно» ** .

В общем — будет всякое. И на всякого «мудреца» найдётся довольно простаков — с этим ничего не поделаешь: бараны имеются во всех странах мира — от самых тоталитарных до самых демократических. Их, как известно, не сеют и не жнут.

Постарайтесь не попасть в их число.

Это — не так просто, как кажется.

______________________________

* А мы помним провокаторские лозунги горбачёвщины. — Ред.

** Ответ, как известно, гласил: три аршина — на могилу.

#ИванСолоневич, #антологиярусскоголиризмаххвек, #студияалександравасинамакарова, #АлександрВасинМакаров, #русскийлиризм, #русскаяпоэзия,